Когда я вернусь - ты не смейся - когда я вернусь...
Впервые брал билеты куда-либо НАСТОЛЬКО заранее. Приезжаю в Казань 112-м со второго на третье, обратно еду 49-м с седьмого на восьмое. Еду таки сам-один, Махячек сказал, что в Казань, если уж приспичит, съездит в октябре, хоть не так холодно будет, да и народ будет повменяемее для пообшаться.
Когда я вернусь - ты не смейся - когда я вернусь...
Известное дело: если чего-то очень долго хотеть, то когда оно все-таки случается, оказывается, что оно тебе уже не нужно. Незаметно научился обходиться. Это, граждане, очень, очень обидно.
Когда я вернусь - ты не смейся - когда я вернусь...
Идилличные семейные сцены
-- Дядя Бильбо, -- сказал любопытный малыш, -- Сотню лет ты без малого прожил. Оттого-то ты, верно, так часто твердишь, Что дракона один уничтожил?
-- Милый Фродо, отвечу тебе как пиит: Мы не смотрим на вещи формально -- Пусть дракон был чужою стрелою убит, Я его уничтожил морально.
-- Дядя! -- молвил юнец, -- ты практичен зело, Принимаешь решенья не скоро. Что ж, ответь мне, из дома тебя увело В спешке, без головного убора?
-- Фродо, -- дядя ответил, -- а ты невзначай Не встречал ли когда-нибудь гнома? Как завалится дюжина гномов на чай, Сам наутро сбежишь ты из дома.
-- Знают все, милый дядя, что ты не дурак (Что уже хорошо для поэта). Но зачем увязался за вами тот маг Подозрительно серого цвета?
-- Фродо, -- дядя сказал, -- упасу наперед Я тебя от неверного шага. Знай же: с магом опасно пускаться в поход, Но гораздо опасней -- без мага.
-- Дядя, -- отрок заметил, -- несутся года, Ты ж по-прежнему в свежем румянце. Что, ответь, отыскал ты в пещере тогда И надежно припрятал в карманце?
-- Хватит! -- дядя воскликнул, меняясь в лице, -- Я питал снисхождение к детству -- Но задашь хоть малейший вопрос о Кольце, Сам получишь его по наследству.
Когда я вернусь - ты не смейся - когда я вернусь...
Заявил на Зилант доклад. Про современный самиздат и его место в книжном пространстве. 8) Дожил до желания делиться опытом. Чувствую себя старым пердуном. 8)
Когда я вернусь - ты не смейся - когда я вернусь...
Мрачная черная девушка отличалась тем, что к ней не липли имена. С Питом и Мышкой все стало ясно в первые несколько дней. В первые же несколько дней третья получила имя Шоколадка. Но потом мы ее отмыли. И стало ясно, что она не Шоколадка. После этого у нее вылез лишай и мордочка облезла. Черная кожа, окруженная пушистой шерстью делала ее мордочку типично обезьяньей. После чего она стала Мартышкой, официально - Мартой. Но потом лишай вылечили и Мартышка опять обросла. Третьей попыткой были имена Чертёнка и Тень (одновременно). За восхитительный тон шерсти - темно-серый, с дымчатым подшерстком. И наконец нашлось имя, которое к ней таки прилипло. (ТЬфу-тьфу-тьфу!). Кошка Варежка. По-домашнему - Варька.
*** — Как тебе поигралось? — Спасибо, очень славно. — Ну, а катарсис-то, катарсис ты получила? — Слушай, я так понимаю, рассчитывать на катарсис на первой игре - это все равно что ожидать оргазма с первого раза. Диалог с подругой, первый раз выехавшей на игру.
Вдохновленные цитатой, мы нынче вечером пришли с e_vin к выводу, что отношения игрока и мастера, в принципе, порой очень напоминают отношения любовников, причем мастера - это ярко выраженное мужское начало, а игроки - женское. Вот, скажем, послушаем послеигровое обсуждение.
Мастер: Ну, как, тебе понравилось? Игрок: Да-да, безумно, это было великолепно! Вы были великолепны!!!
Или так: Игрок подходит к мастеру: Ах, боже мой, это была лучшая игра в моей жизни! Как вам это удается? А потом, сплетничая с подругой, мрачно жалуется: Ну не могла же я сказать напрямую, что их игры полный отстой. Они такие ранимые...
Или так: - Ну, не расстраивайтесь. Не в последний раз. В следующий раз обязательно все получится. Я постараюсь к вам приехать следующим летом.
После игры усталые мастера только и мечтают, чтобы приехать домой и выспаться. А восторженные игроки тормошат их и щебечут: - Может быть, еще? Когда же в следующий раз? Только в следующий раз я хочу по-другому! Я буду в черном, в коже и на высоких каблуках!
Или ужасающая фрустрация, когда мастера заканчивают игру, а игроки еще... не наигрались (подсказано linguiste)
Как мастера заманивают на игры новых игроков! - Нет-нет, в этом нет ничего страшного. Когда-нибудь надо начинать. Все твои друзья давно делают это!
В общем, если вы давно не испытывали катарсиса, попробуйте сменить любовника мастера =))
Когда я вернусь - ты не смейся - когда я вернусь...
"Вообще, я ещё на выпускном поняла, что костюмы-тройки больше всего идут тем, кто привык носить футболки, джинсы и всяко-разные браслетики, бусики и перстни; хорошо, если носитель костюма также немного поцарапан и покоцан, слегка небрит, забыл снять с себя какую-нибудь железку и вообще готов побыть хорошим мальчиком совсем недолго, в качестве компромисса. То есть чем менее свойственен костюм человеку, тем более неотразим он в нём; с вечерними платьями, причёсками и шпильками та же история, кстати. А вот в обратную сторону оно не работает."
Когда я вернусь - ты не смейся - когда я вернусь...
Писал для МФ маленькую заметочку о японской фантастике в СССР и РФ - и обратил внимание, что почти везде (кроме Кобо Абэ, но он вообще проходит скорее по ведомству боллитры) указан один и тот же переводчик, Зея Рахим. Возьмите хоть "Продается Япония", хоть "Времена Хокусая", хоть "Победителей завтрашнего дня", хоть скомпилированную из них же "Черную ветку сакуры".
И стало мне интересно, и запустил я поиск.
==== Рахим, родившийся в 1922 году (дата смерти неизвестна, или он вообще еще жив? - Л.) - сокамерник Д. Андреева, предположительно арестованный на Дальнем Востоке и знавший японский язык. Д. Андреев привязался к нему и относился долгое время с трогательной нежностью (см. «Переписку»). В сведениях, сообщавшихся З. Рахимом о себе, было, видимо, немало мифотворчества. Так, он уверял, что он арабский принц и его настоящее имя Гарун аль Каири. По свидетельству А. Андреевой, он был красивым и обаятельным человеком, умевшим располагать к себе людей. После освобождения он сумел подружиться с родителями А. Андреевой (у них он занял довольно большую сумму, которой не вернул), с В. Круминьш, с А.Д. Смирновой, с Т.И. Морозовой и др. Позднее обнаружилось, что все рассказы З. Рахима ложь и сочинительство, и это вызвало разрыв с ним Д. Андреева. (источник - "Андреевская энциклопедия")
"Нам очень повезло – мы пивали чай в гостеприимном доме К<орнея> И<вановича> с разными знаменитыми людьми, разок с Константином Фединым, разок с Ильей Сельвинским, пару раз с Владимиром Луговским и даже как-то раз с одноглазым другом Маяковского, Давидом Бурлюком, приехавшим с визитом из заморских краев. И с переводчиком с японского языка, таинственным татарином Рахимом Зея, много лет просидевшим с Даниилом Андреевым в одной камере Владимирской тюрьмы и выдававшим себя за египетского принца по имени Харун ибн Кахар шейх Уль Мюлюк эмир Эль-Каири. А может, он и вправду был принцем по имени Харун ибн Кахар шейх Уль Мюлюк эмир Эль-Каири, а татарин Рахим Зея, как он утверждал, был ему насильно вписан в паспорт советской властью? Правды не знал никто,– ни мы, ни его собратья по японскому языку, ни сам Корней Иванович. (Источник - Нинель Воронель, "Корней Чуковский и Лиля Брик"). Ещё "Каких только типажей не заносила в этот дом судьба. В появлении некоторых из них была повинна и я – и об одном мне хочется рассказать, очень уж экзотичен! Я тогда переводила «Балладу Редингской тюрьмы» О. Уайльда и регулярно возила переведенные куски Корнею Чуковскому, внимательно следившему за моим продвижением по этому неподатливому для русского слова тексту. Приезжаю я однажды в Переделкино, а Корнея Ивановича нет дома. Экономка Маша проводит меня в гостиную со словами «велел ждать» и оставляет там в обществе красивого моложавого человека, листающего книжку, заполненную иероглифами. Естественно, между нами завязывается беседа, и незнакомец сообщает мне, что он приехал, чтобы возвратить К.И. его книжку, переведенную на японский язык, которую он брал почитать. Дальше между нами происходит быстрый диалог, больше подходящий для театральной сцены, чем для реальной жизни – не следует забывать, что год тогда стоял то ли 1956-й, то ли 1957-й, и заграница казалась мне досужей выдумкой изобретательного ума. Я: А где вы выучили японский язык? Он: В университете, в Токио. Я: А как вы попали в Токио? Он: Сел в самолет в Лондоне и прилетел в Токио. Я: А как вы попали в Лондон? Он: Сел в самолет в Женеве и прилетел в Лондон. Я: А как вы попали в Женеву? Он: Сел в самолет в Александрии и прилетел в Женеву. Я: А как вы попали в Александрию? Он: В Александрии я родился. Токио, Лондон, Женева, Александрия – ну и набор! Значит, все эти города существуют, и в некоторых из них можно даже родиться! Но тогда возникает главный вопрос: «А как вы попали сюда?» Он: Из Владимирской тюрьмы. Я: А как вы попали во Владимирскую тюрьму? Он: Меня привезли туда из Мукдена. Я: А как вы попали в Мукден? Он: У меня там до войны был бизнес – двадцать четыре текстильные фабрики и банк. Я: Да кто вы такой, черт побери? Он: Вы хотите узнать мое имя? Меня зовут Харун ибн Кахар, шейх Уль-Мюлюк, эмир Эль-Каири. Я: (задохнувшись) Еще раз, простите? Он: (с невозмутимой улыбкой) Харун ибн Кахар, шейх Уль-Мюлюк, эмир Эль-Каири. Мы потом назвали этим именем нашего щенка, но пришлось сократить его до простого Харуна – слишком уж получалось непроизносимо. Конечно, он кокетничал необычностью своей биографии, но это не помешало мне – а может, даже и помогло – с ходу принять решение: человека с такой биографией не упускать. Тем более что шейх Уль-Мюлюк, эмир Эль-Каири, закончив свои дела с К.И., вовсе не торопился уходить, а дождался, пока я закончила свои, и мы вместе отправились в Москву. По дороге он объяснил мне, откуда у него такой отличный русский – много лет он провел в одной камере со знаменитым ныне, а тогда старательно вычеркнутым из народной памяти поэтом Даниилом Андреевым, сыном Леонида Андреева, и тот все эти годы обучал его языку, воспитывая себе читателя и собеседника. (...) В результате мы с ним подружились и, конечно, незамедлительно повели его к Даниэлям. Там с любопытством его выслушали и тут же забыли, переключившись на какой-то новый объект интереса. Однако он не отстал, а прилепился к Сереже Хмельницкому, с которым открыл небольшой бизнес по переводам японской прозы на русский язык – он делал подстрочники, а Сережа, поэт, человек литературно очень одаренный, полировал их и превращал в хорошую русскую прозу. Выяснилось, что Харун – почти бездомный и живет со своей недавно обретенной женой – работницей подмосковной текстильной фабрики, за ширмой в огромной комнате женского заводского общежития. Поэтому часто, после работы над очередным японским рассказом, он оставался ночевать у Сережи, который сам с большой семьей жил в одной,– правда, большой и разгороженной шкафами,– комнате в коммунальной квартире. Однако мысль о слишком романтической биографии Харуна не давала Сереже покоя. И вот как-то ночью он вылез из-под одеяла, на цыпочках прокрался к висящему на спинке стула пиджаку спящего гостя и, дрожа от страха, вытащил у того из кармана паспорт. Зажав его в потной ладони, Сережа, «как был, неодет, в исподнем» (цитата из стихов С. Хмельницкого) выскользнул из комнаты в туалет и там прочел, что владелец паспорта – Рахим Зея, татарин, место рождения – город Мукден, Маньчжурия. А ведь мы до того выяснили, что в картотеке Института ВИНИТИ, где наш Харун подрабатывал рефератами статей из японских журналов, он числится под своим труднопроизносимым именем из «Тысячи и одной ночи»! Вся наша компания пришла в возбуждение – что бы это могло означать? И вот однажды, набравшись смелости, я спросила Харуна, почему в каких-то кругах его называют Рахим Зея. Он поднял брови – в каких это кругах? Я неопределенно махнула рукой – среди переводчиков с арабского и фарси. Это прозвучало почти правдоподобно, так как я тогда и впрямь переводила с фарси и водилась с себе подобными. Не знаю, поверил он мне или нет, но отрицать не стал – он-то знал, что написано в его паспорте. И рассказал очередную драматическую историю, как после выхода из тюрьмы ему выдали паспорт на имя Рахима Зея, татарина, место рождения – город Мукден, и выслали в грузинский город Зугдиди, откуда ему удалось вырваться только благодаря удачной женитьбе на работнице подмосковной текстильной фабрики. А в ответ на требование новоявленного татарина вернуть ему его фамильное имя, ему довольно грубо заявили, что Харун ибн Кахар, шейх Уль-Мюлюк, эмир Эль-Каири, место рождения – город Александрия, Египет, скончался после тяжелой болезни в 1945 году; юридически заверенная справка об этом давно отправлена его скорбящим родственникам. А двадцать четыре текстильных фабрики и банк перешли в собственность Китайской Народной Республики, не допускающей на свою территорию иноземных эксплуататоров. И посоветовали поскорее забыть свое прошлое, если он не хочет, чтобы подтвержденные справкой факты подтвердились самой жизнью. До сих пор не знаю, что в этой истории было правдой, что выдумкой, хоть потом на протяжении долгих лет сталкивалась с Харуном на разных переводческих тусовках. Из дома Даниэлей его, однако, потихонечку вытеснили – скорей всего, по требованию Марьи Синявской, которой было чего опасаться. (источник - Нинель Воронель, "Процесс Синявского-Даниэля")
И все-таки, главное – сохранять в себе любопытство. И не путать его с любознательностью. Любознательность – это про взрослых, умных и серьезных. Любознательность – это энциклопедия и лаборатория. Для того, кто хочет не разучиться любить жизнь, любопытство важнее. Совать нос в любое дело, и не важно, касается оно тебя или нет. Получать щелчок по лбу или даже увесистый пинок и брань. И все равно любопытничать. Заглядывать в чужие окна, разглядывать чужие глаза. С любопытством встречать новых гостей. С любопытством следить за собой. Не для того, чтобы провести анализ, обобщить и спрогнозировать. Не для того, чтобы докопаться до сути и изменить что-то. А просто потому, что интересно. Не для чего-то. Просто интересно. Интересно, что там, за закрытой дверью. Интересно, что там, под яркой обложкой. Интересно, а вкусная ли это ягода? Тьфу, гадость какая! Зато теперь знаю – эта не вкусная. А интересно, вон та – вкуснее?
В нас с детства вбивают, что любознательность – хорошо. Это правильно. Это для дела. А любопытство – это от глупости, безделья и вообще, нехорошо лезть туда, куда тебя не просят. И когда ты учишься спокойно проходить мимо закрытой двери, не заглядывать в чужие подвалы, не копаться в мамином шкафу, когда ты проходишь мимо окотившейся кошки без того, чтобы узнать, а сколько у нее котят и нет ли у черненького белых лапок – ребенок внутри тебя засыпает. Ему скучно. И тебе тоже становится скучно. Только ты считаешь, что так и надо, это взросление, это закономерно. И становится совсем безрадостно жить. Потому что больше не любопытно, что же дальше? А что же будет, когда тебе стукнет тридцать? А что будет, когда сорок? А что подарят, когда пятьдесят? А как это – на пенсии? Тебе не любопытно, что же там, после смерти. Не любопытно, и поэтому страшно. На место любопытству приходит страх. Прочь, прочь от меня! А впрочем, постой... Я тебя еще не рассмотрела как следует. А что будет с тобою, страх, если я ткну тебя палочкой?