Когда я вернусь - ты не смейся - когда я вернусь...
Мрачная черная девушка отличалась тем, что к ней не липли имена. С Питом и Мышкой все стало ясно в первые несколько дней. В первые же несколько дней третья получила имя Шоколадка. Но потом мы ее отмыли. И стало ясно, что она не Шоколадка. После этого у нее вылез лишай и мордочка облезла. Черная кожа, окруженная пушистой шерстью делала ее мордочку типично обезьяньей. После чего она стала Мартышкой, официально - Мартой. Но потом лишай вылечили и Мартышка опять обросла. Третьей попыткой были имена Чертёнка и Тень (одновременно). За восхитительный тон шерсти - темно-серый, с дымчатым подшерстком. И наконец нашлось имя, которое к ней таки прилипло. (ТЬфу-тьфу-тьфу!). Кошка Варежка. По-домашнему - Варька.
*** — Как тебе поигралось? — Спасибо, очень славно. — Ну, а катарсис-то, катарсис ты получила? — Слушай, я так понимаю, рассчитывать на катарсис на первой игре - это все равно что ожидать оргазма с первого раза. Диалог с подругой, первый раз выехавшей на игру.
Вдохновленные цитатой, мы нынче вечером пришли с e_vin к выводу, что отношения игрока и мастера, в принципе, порой очень напоминают отношения любовников, причем мастера - это ярко выраженное мужское начало, а игроки - женское. Вот, скажем, послушаем послеигровое обсуждение.
Мастер: Ну, как, тебе понравилось? Игрок: Да-да, безумно, это было великолепно! Вы были великолепны!!!
Или так: Игрок подходит к мастеру: Ах, боже мой, это была лучшая игра в моей жизни! Как вам это удается? А потом, сплетничая с подругой, мрачно жалуется: Ну не могла же я сказать напрямую, что их игры полный отстой. Они такие ранимые...
Или так: - Ну, не расстраивайтесь. Не в последний раз. В следующий раз обязательно все получится. Я постараюсь к вам приехать следующим летом.
После игры усталые мастера только и мечтают, чтобы приехать домой и выспаться. А восторженные игроки тормошат их и щебечут: - Может быть, еще? Когда же в следующий раз? Только в следующий раз я хочу по-другому! Я буду в черном, в коже и на высоких каблуках!
Или ужасающая фрустрация, когда мастера заканчивают игру, а игроки еще... не наигрались (подсказано linguiste)
Как мастера заманивают на игры новых игроков! - Нет-нет, в этом нет ничего страшного. Когда-нибудь надо начинать. Все твои друзья давно делают это!
В общем, если вы давно не испытывали катарсиса, попробуйте сменить любовника мастера =))
Когда я вернусь - ты не смейся - когда я вернусь...
"Вообще, я ещё на выпускном поняла, что костюмы-тройки больше всего идут тем, кто привык носить футболки, джинсы и всяко-разные браслетики, бусики и перстни; хорошо, если носитель костюма также немного поцарапан и покоцан, слегка небрит, забыл снять с себя какую-нибудь железку и вообще готов побыть хорошим мальчиком совсем недолго, в качестве компромисса. То есть чем менее свойственен костюм человеку, тем более неотразим он в нём; с вечерними платьями, причёсками и шпильками та же история, кстати. А вот в обратную сторону оно не работает."
Когда я вернусь - ты не смейся - когда я вернусь...
Писал для МФ маленькую заметочку о японской фантастике в СССР и РФ - и обратил внимание, что почти везде (кроме Кобо Абэ, но он вообще проходит скорее по ведомству боллитры) указан один и тот же переводчик, Зея Рахим. Возьмите хоть "Продается Япония", хоть "Времена Хокусая", хоть "Победителей завтрашнего дня", хоть скомпилированную из них же "Черную ветку сакуры".
И стало мне интересно, и запустил я поиск.
==== Рахим, родившийся в 1922 году (дата смерти неизвестна, или он вообще еще жив? - Л.) - сокамерник Д. Андреева, предположительно арестованный на Дальнем Востоке и знавший японский язык. Д. Андреев привязался к нему и относился долгое время с трогательной нежностью (см. «Переписку»). В сведениях, сообщавшихся З. Рахимом о себе, было, видимо, немало мифотворчества. Так, он уверял, что он арабский принц и его настоящее имя Гарун аль Каири. По свидетельству А. Андреевой, он был красивым и обаятельным человеком, умевшим располагать к себе людей. После освобождения он сумел подружиться с родителями А. Андреевой (у них он занял довольно большую сумму, которой не вернул), с В. Круминьш, с А.Д. Смирновой, с Т.И. Морозовой и др. Позднее обнаружилось, что все рассказы З. Рахима ложь и сочинительство, и это вызвало разрыв с ним Д. Андреева. (источник - "Андреевская энциклопедия")
"Нам очень повезло – мы пивали чай в гостеприимном доме К<орнея> И<вановича> с разными знаменитыми людьми, разок с Константином Фединым, разок с Ильей Сельвинским, пару раз с Владимиром Луговским и даже как-то раз с одноглазым другом Маяковского, Давидом Бурлюком, приехавшим с визитом из заморских краев. И с переводчиком с японского языка, таинственным татарином Рахимом Зея, много лет просидевшим с Даниилом Андреевым в одной камере Владимирской тюрьмы и выдававшим себя за египетского принца по имени Харун ибн Кахар шейх Уль Мюлюк эмир Эль-Каири. А может, он и вправду был принцем по имени Харун ибн Кахар шейх Уль Мюлюк эмир Эль-Каири, а татарин Рахим Зея, как он утверждал, был ему насильно вписан в паспорт советской властью? Правды не знал никто,– ни мы, ни его собратья по японскому языку, ни сам Корней Иванович. (Источник - Нинель Воронель, "Корней Чуковский и Лиля Брик"). Ещё "Каких только типажей не заносила в этот дом судьба. В появлении некоторых из них была повинна и я – и об одном мне хочется рассказать, очень уж экзотичен! Я тогда переводила «Балладу Редингской тюрьмы» О. Уайльда и регулярно возила переведенные куски Корнею Чуковскому, внимательно следившему за моим продвижением по этому неподатливому для русского слова тексту. Приезжаю я однажды в Переделкино, а Корнея Ивановича нет дома. Экономка Маша проводит меня в гостиную со словами «велел ждать» и оставляет там в обществе красивого моложавого человека, листающего книжку, заполненную иероглифами. Естественно, между нами завязывается беседа, и незнакомец сообщает мне, что он приехал, чтобы возвратить К.И. его книжку, переведенную на японский язык, которую он брал почитать. Дальше между нами происходит быстрый диалог, больше подходящий для театральной сцены, чем для реальной жизни – не следует забывать, что год тогда стоял то ли 1956-й, то ли 1957-й, и заграница казалась мне досужей выдумкой изобретательного ума. Я: А где вы выучили японский язык? Он: В университете, в Токио. Я: А как вы попали в Токио? Он: Сел в самолет в Лондоне и прилетел в Токио. Я: А как вы попали в Лондон? Он: Сел в самолет в Женеве и прилетел в Лондон. Я: А как вы попали в Женеву? Он: Сел в самолет в Александрии и прилетел в Женеву. Я: А как вы попали в Александрию? Он: В Александрии я родился. Токио, Лондон, Женева, Александрия – ну и набор! Значит, все эти города существуют, и в некоторых из них можно даже родиться! Но тогда возникает главный вопрос: «А как вы попали сюда?» Он: Из Владимирской тюрьмы. Я: А как вы попали во Владимирскую тюрьму? Он: Меня привезли туда из Мукдена. Я: А как вы попали в Мукден? Он: У меня там до войны был бизнес – двадцать четыре текстильные фабрики и банк. Я: Да кто вы такой, черт побери? Он: Вы хотите узнать мое имя? Меня зовут Харун ибн Кахар, шейх Уль-Мюлюк, эмир Эль-Каири. Я: (задохнувшись) Еще раз, простите? Он: (с невозмутимой улыбкой) Харун ибн Кахар, шейх Уль-Мюлюк, эмир Эль-Каири. Мы потом назвали этим именем нашего щенка, но пришлось сократить его до простого Харуна – слишком уж получалось непроизносимо. Конечно, он кокетничал необычностью своей биографии, но это не помешало мне – а может, даже и помогло – с ходу принять решение: человека с такой биографией не упускать. Тем более что шейх Уль-Мюлюк, эмир Эль-Каири, закончив свои дела с К.И., вовсе не торопился уходить, а дождался, пока я закончила свои, и мы вместе отправились в Москву. По дороге он объяснил мне, откуда у него такой отличный русский – много лет он провел в одной камере со знаменитым ныне, а тогда старательно вычеркнутым из народной памяти поэтом Даниилом Андреевым, сыном Леонида Андреева, и тот все эти годы обучал его языку, воспитывая себе читателя и собеседника. (...) В результате мы с ним подружились и, конечно, незамедлительно повели его к Даниэлям. Там с любопытством его выслушали и тут же забыли, переключившись на какой-то новый объект интереса. Однако он не отстал, а прилепился к Сереже Хмельницкому, с которым открыл небольшой бизнес по переводам японской прозы на русский язык – он делал подстрочники, а Сережа, поэт, человек литературно очень одаренный, полировал их и превращал в хорошую русскую прозу. Выяснилось, что Харун – почти бездомный и живет со своей недавно обретенной женой – работницей подмосковной текстильной фабрики, за ширмой в огромной комнате женского заводского общежития. Поэтому часто, после работы над очередным японским рассказом, он оставался ночевать у Сережи, который сам с большой семьей жил в одной,– правда, большой и разгороженной шкафами,– комнате в коммунальной квартире. Однако мысль о слишком романтической биографии Харуна не давала Сереже покоя. И вот как-то ночью он вылез из-под одеяла, на цыпочках прокрался к висящему на спинке стула пиджаку спящего гостя и, дрожа от страха, вытащил у того из кармана паспорт. Зажав его в потной ладони, Сережа, «как был, неодет, в исподнем» (цитата из стихов С. Хмельницкого) выскользнул из комнаты в туалет и там прочел, что владелец паспорта – Рахим Зея, татарин, место рождения – город Мукден, Маньчжурия. А ведь мы до того выяснили, что в картотеке Института ВИНИТИ, где наш Харун подрабатывал рефератами статей из японских журналов, он числится под своим труднопроизносимым именем из «Тысячи и одной ночи»! Вся наша компания пришла в возбуждение – что бы это могло означать? И вот однажды, набравшись смелости, я спросила Харуна, почему в каких-то кругах его называют Рахим Зея. Он поднял брови – в каких это кругах? Я неопределенно махнула рукой – среди переводчиков с арабского и фарси. Это прозвучало почти правдоподобно, так как я тогда и впрямь переводила с фарси и водилась с себе подобными. Не знаю, поверил он мне или нет, но отрицать не стал – он-то знал, что написано в его паспорте. И рассказал очередную драматическую историю, как после выхода из тюрьмы ему выдали паспорт на имя Рахима Зея, татарина, место рождения – город Мукден, и выслали в грузинский город Зугдиди, откуда ему удалось вырваться только благодаря удачной женитьбе на работнице подмосковной текстильной фабрики. А в ответ на требование новоявленного татарина вернуть ему его фамильное имя, ему довольно грубо заявили, что Харун ибн Кахар, шейх Уль-Мюлюк, эмир Эль-Каири, место рождения – город Александрия, Египет, скончался после тяжелой болезни в 1945 году; юридически заверенная справка об этом давно отправлена его скорбящим родственникам. А двадцать четыре текстильных фабрики и банк перешли в собственность Китайской Народной Республики, не допускающей на свою территорию иноземных эксплуататоров. И посоветовали поскорее забыть свое прошлое, если он не хочет, чтобы подтвержденные справкой факты подтвердились самой жизнью. До сих пор не знаю, что в этой истории было правдой, что выдумкой, хоть потом на протяжении долгих лет сталкивалась с Харуном на разных переводческих тусовках. Из дома Даниэлей его, однако, потихонечку вытеснили – скорей всего, по требованию Марьи Синявской, которой было чего опасаться. (источник - Нинель Воронель, "Процесс Синявского-Даниэля")
И все-таки, главное – сохранять в себе любопытство. И не путать его с любознательностью. Любознательность – это про взрослых, умных и серьезных. Любознательность – это энциклопедия и лаборатория. Для того, кто хочет не разучиться любить жизнь, любопытство важнее. Совать нос в любое дело, и не важно, касается оно тебя или нет. Получать щелчок по лбу или даже увесистый пинок и брань. И все равно любопытничать. Заглядывать в чужие окна, разглядывать чужие глаза. С любопытством встречать новых гостей. С любопытством следить за собой. Не для того, чтобы провести анализ, обобщить и спрогнозировать. Не для того, чтобы докопаться до сути и изменить что-то. А просто потому, что интересно. Не для чего-то. Просто интересно. Интересно, что там, за закрытой дверью. Интересно, что там, под яркой обложкой. Интересно, а вкусная ли это ягода? Тьфу, гадость какая! Зато теперь знаю – эта не вкусная. А интересно, вон та – вкуснее?
В нас с детства вбивают, что любознательность – хорошо. Это правильно. Это для дела. А любопытство – это от глупости, безделья и вообще, нехорошо лезть туда, куда тебя не просят. И когда ты учишься спокойно проходить мимо закрытой двери, не заглядывать в чужие подвалы, не копаться в мамином шкафу, когда ты проходишь мимо окотившейся кошки без того, чтобы узнать, а сколько у нее котят и нет ли у черненького белых лапок – ребенок внутри тебя засыпает. Ему скучно. И тебе тоже становится скучно. Только ты считаешь, что так и надо, это взросление, это закономерно. И становится совсем безрадостно жить. Потому что больше не любопытно, что же дальше? А что же будет, когда тебе стукнет тридцать? А что будет, когда сорок? А что подарят, когда пятьдесят? А как это – на пенсии? Тебе не любопытно, что же там, после смерти. Не любопытно, и поэтому страшно. На место любопытству приходит страх. Прочь, прочь от меня! А впрочем, постой... Я тебя еще не рассмотрела как следует. А что будет с тобою, страх, если я ткну тебя палочкой?
Монолог из несказанных слов. Они приходят всегда за одним и тем же. Почти всегда за одним и тем же. И почти всегда в одном и том же порядке. Те, которые в юбках - сначала за средством от прыщей, от которых лучше всего помогло бы мыло. Затем они приходят снова, через небольшое время, за средством для роста того, что они называют прыщами, и на месте чего хотят видеть коровье вымя, я не знаю, зачем. Затем они приходят опять, за приворотным, и когда называют имена, хочется спросить, зачем им это счастье. И через короткое время приходят снова, за противозачаточным, и я уже не спрашиваю, где логика. Потом они приходят за мазью от синяков и за мазью от морщин. А затем за обезболивающим. Всегда за одним и тем же, всегда в одном и том же порядке. Почти всегда. И почти всегда по секрету от всех, а значит - или в злую рань царапаясь в окно, или в такую же злую поздноту царапаясь в двери. И каждой, без изъятия, нужно чудо. Хотя хватило бы просто один раз подумать головой. Раз в десять лет или реже одна приходит рано вечером, делая вид, что не замечает взглядов, которыми ее провожают. И стучит в калитку по человечески, и смотрит прямо, без страха и зависти. И просит всего одного, да и не просит, а спрашивает. Вы, спрашивает, можете сделать так, чтобы меня никто, ну вот вообще никто, и никогда, не полюбил? И тогда можно заварить душицу и яблоневый цвет, добавить в чайник земляничного листа и березовых почек, затворить пирог и предложить присесть, а затем и остаться учиться мудрости. И те, которые в сапогах, тоже приходят всегда за одним и тем же, и в одном и том же порядке. Сначала они приходят за зельем, увеличивающим силу и дающим бодрость, хотя хватило бы и ночи нормального, не похмельного сна. Затем они приходят за зельем от боли, хотя хватило бы недели без драк, и сухой и целой одежды хотя бы в течение недели. Портянок особенно. После этого они приходят за снотворным, хотя помогло бы просто сходить наконец ко вдове за овин и успокоиться до следующей ярмарки. И наконец они приходят за средством, возвращающим силу, которая покинула их, не дождавшись, пока они ей воспользуются по назначению. Хотя бы раз. Хотя бы один раз. Приходят они, разумеется, тоже тайно, и долго кашляют и кряхтят под дверью, или курят у калитки, делая вид, что вовсе и не сюда шли, а от меня ничего не хотели. Войдя в дом, смотрят презрительно и недоверчиво - мол, докажи, что можешь, и уж если я сделал милость и до тебя дошел - яви чудо, не зря же я ноги бил и сапоги тратил. Хотя для всех их "чудес" хватило бы фельдшера из соседнего поселка. Если бы дали себе труд дойти туда, пока он трезвый. И только раз в десять лет или того реже приходит один. Приходит вежливо и спрашивает, не нужно ли чего по хозяйству или так. А приглашенный в дом, садится, не ерзая, смотрит прямо и задает вопрос, прямой, как взгляд - как мне сделать так, чтобы было, как мне надо, а не как у всех? И тогда можно заварить чебрец и мелиссу, добавить в чайник смородиновый и вишневый лист, затворить хлеб и долго ждать, пока поднимется опара, выходит тесто и хлебный дух наполнит дом. А потом взять полотенце, сотканное ученицей, завернуть в него каравай, подать с поклоном и пожелать удачи. А тем, которые приходят за одним и говорят одно - им ни удача, ни мудрость не нужны. Им и так нормально.
________________________ Все совпадения случайны, имен вроде нигде не назвала.
"Когда я стаскиваю кота Митю со шкафа, спящего, мягкого, разомлевшего, начинаю рыть его меховой живот, целовать в сухой нос, гладить – короче, издеваться над сонным животным, то думаю, что где-то есть планета Больших котиков. Они там такие же главные, как мы тут. Такого же роста, а мы им достаем до середины голени. Котики там подбирают замерзших маленьких людей около подъезда и приносят к себе домой. Кормят бутербродами и горячим чаем. Развешивают в своих жж объявления с фотографиями: «Вчера нашел, не мог пройти мимо. Человек очень ласковый, видно, что домашний, знает унитаз и маникюр. Не могу себе оставить, у меня уже и так два человека! Возьмите!» И фото обычного такого человека в полосатом халате, сидит на диване, смотрит телевизор. Ну, как такого не взять? читать дальше Иногда котики там тоже, как и мы тут, выбирают себе породы людей: европейские, азиатские, африканские. Разные масти по волосам, кто-то выбирает себе кучерявых. И они там тоже, как и мы тут, идут по комнате и видят, как человек развалился на диване пузом вверх и спит, разбросал ноги в стороны. Пройти мимо такого разомлевшего человека невозможно. В приступе нежности котики стаскивают его с дивана и начинают нацеловывать в сухой нос, гладить, утыкаться своей головой в живот. Жена-котик будет говорить мужу-котику шепотом: "Ооой! Ну смотри, смотри, как умывается и зубы чистит!" И тихо-тихо красться за телефоном, чтобы щелкнуть. Котики на своей планете вообще очень добрые и заботливые. Правда, не повезет некоторым мужчинам.
По телевизору будет идти реклама, где заводчики людей станут рассказывать о сухих кормах. Сбалансированные быстросупы, сухие каши, соки из пакетиков. Эти продукты богаты витаминами и минералами, у человека становятся очень хорошие волосы. Во время ролика будут показывать весело бегущих людей по городским улицам, волосы в замедленной съемке поднимаются блестящими волнами. В следующем кадре человек садится к тарелке и начинает жадно есть ложкой сухие шарики. Потом котик прижимает к себе лапками человека, изображение продукта, конец ролика.
Когда один котик будет приходить к другому в гости, то человек будет сидеть под диваном. Котик полезет под диван и начнет тащить человека за ногу: «А это наш Виталик, посмотри, какой толстый!» Котик-гость скажет котику-хозяину: «Надо же, у тебя есть человек! А так сразу и не скажешь. Заходишь в квартиру – не пахнет». «Правильно надо ухаживать», - ответит котик-хозяин и станет гладить человека, сидящего в меховых лапках. Потом начнет слюнявить нос своими мокрыми губами, трепать и надо заново делать прическу.
Когда человек будет говорить котику: «Надоело сидеть дома одному, скучно, я хочу есть, куда вы все время уходите? Я так люблю тебя, поговори со мной», то котик пройдет мимо с тяжелыми сумками после работы, заглянет в холодильник и скажет: «Ну что ты от меня хочешь, что? Если б ты умел разговаривать... ты бы знал как иногда одиноко и хочется поговорить с тем, кто тебя любит».
В супермаркетах для котиков будут продаваться деликатесная колбаса из птиц, паштеты из мышек. Кошки будут худеть на 1% кефире. На вечеринках котики зажигают с бокалами молока. Популярностью будут пользоваться сметанные пати. Метросексуальные котики будут делать себе эпиляцию хвоста, завивать шерсть на бигуди - у котиков свои представления о красоте. В газетных киосках - журналы со смазливыми кисками на обложках.
Когда я тащу кота Митю со шкафа, а он воротит морду, то думаю, что после смерти окажусь на его планете. И там он меня зацелует в живот. Я, конечно, буду не очень довольна, но стану позволять. Лягу в его лапы, развалюсь, откину голову, мол, под подбородком чеши, вот тут давай. И он будет чесать и любить. А пока мы с ним здесь, то все наоборот.
Когда я вернусь - ты не смейся - когда я вернусь...
"почитала бывшего редактора сайта art4.ru, на место которой я когда-то пришла. красивая бритая наголо опиатная наркоманка лет 15 много раз лечилась и торчала снова, лечилась и торчала, потом родила сына, потом попала в атокатастрофу и ходила с шурупами в спине, теперь туберкулез костей. человек не вылезает из больниц и не слезает со всякого вредного торчева многие годы и все еще влюбляется, дышит и смешной
я, кажется, слишком себя берегу и слишком сильно завишу от разной глупой хуйни. для фаталиста я какая-то очень осторожная. не в том дело, что я пойду теперь воспевать красоту того, как контроль заполняет шприц, трахаться не спрашивая имени и влетать с 5-летним ребенком в машине на полном ходу в столбы, искать гепатита и пиздеца, а в том, что мы мегаживучие для нашей сероватой медленной вялой жизни
и эта женщина, правда, настоящий моральный урод и, вероятно, не жилец, насколько же она мне милее ебнутых православных бабушек и ведущих телепрограмм про здоровье, и насколько же в ней жизни, и любви, и странного понимания красоты больше, чем во всех этих ханжах ненавистных
думаю иногда про этот веселый спор про мещан в старлайте накануне расставания ( "как же ты меня бесишь сейчас", - сказал честный а., - первый раз правду за четыре месяца, даже обнять его захотелось) и вспоминаю наш индийский разговор с эдом бояковым, который рассказывал мне о книге некоего свами, по йоге, и главной заповедью там было "никогда не дружите с обычными людьми".
я такой ужасно демократ и человеколюб, я три года играю спектакль про то, что каждый человек художник, и вот теперь я сдаюсь и признаю: он был прав, это погибель. если ты снимаешь кино, занимаешься современным искусством, пишешь романы и поешь блюз - никогда не спи и не пей с экономистами, сука, юристами, чиновниками, ментами, крепкими хозяйственниками и почетными донорами. им это очень льстит, а тебе кажется - будто ты учишься у них структуре, порядку и самоорганизации, а на деле ты просто медленно гниешь изнутри, и все. вы разные настолько, что как бы ты ни был им друг, ты всегда будешь в их системе просто загадочным неприспособленным к жизни ебанашкой, страдающим яростной хуйней.
это разделение на волшебников и магглов, и страдающие полукровки - это такое точное наблюдение, что больше нечего добавить.
у нас у всех, как правило, хорошие советские магглы-родители, школьные друзья и некоторые возлюбленные, но думать, что они тебя поймут - когда-нибудь - это крайне опасно заблуждаться. когда-нибудь они все равно брякнут "так найди себе нормальную работу", и все пойдет прахом.
ну или спи, конечно, и пей, только потом не спрашивай, почему тебе не пишется, не поется и не придумывается. да потому что.
вот что случилось - я начала слишком обольщаться насчет обычных людей. и тут же все мои спеллы протухли и утратили силу."
Когда я вернусь - ты не смейся - когда я вернусь...
У носорога очень плохое зрение и очень плохая поворотливость. И пока он не повстречается с белым человеком, вооруженным штуцером 0.375, он наивно полагает что при его массе это не его проблемы.